„НЕРАЗДЕЛНИ” („НЕРАЗЛУЧНЫЕ”)
Пенчо Славейков (1866-1912 г.)
Болгарские поэты
Перевод: Мария Павлова
Пенчо Славейков
НЕРАЗДЕЛНИ
Стройна се Калина вие над брегът усамотени,
кичест Явор клони сплита в нейни вейчици зелени.
Уморен, под тях на сянка аз отбих се да почина,
и така ми тайната си повери сама Калина –
с шепота на плахи листи, шепот сладък и тъжовен:
„Някога си бях девойка аз на тоя свят лъжовен.
Грееше ме драголюбно ясно слънце от небето,
ах, но друго слънце мене вече грееше в сърцето!
И не грееше туй слънце от високо, от далеко –
грееше ме, гледаше ме от съседски двор напреко.
Гледаше ме сутрин, вечер Иво там от бели двори
и тъжовна аз го слушах, той да пее и говори:
„Първо либе, първа севдо, не копней, недей се вайка,
че каил за нас не стават моя татко, твойта майка.
Верни думи, верна обич, има ли за тях развала?
За сърцата, що се любят, и смъртта не е раздяла.”
Думите му бяха сладки – бяха мъките горчиви –
писано било та ние да се не сбереме живи...
Привечер веднъж се връщах с бели менци от чешмата
и навалица заварих да се трупа от махлата,
тъкмо пред високи порти, там на Ивовите двори –
„Клетника – дочух между им да се шушне и говори: –
право се убол в сърцето – ножчето му още тамо!”
Аз изтръпнах и изпуснах бели медници от рамо.
През навалицата виком полетях и се промъкнах,
видях Ива, видях кърви... и не сетих как измъкнах
остро ножче из сърце му и в сърцето си забих го,
върху Ива мъртва паднах и в прегръдки си обвих го...
Нек' сега ни се нарадват, мене майка, нему татко:
мъртви ние пак се любим и смъртта за нас е сладка!
Не в черковний двор зариха на любовта двете жъртви –
тамо ровят само тия, дето истински са мъртви –
а погребаха ни тука, на брегът край таз долина...
Той израстна кичест Явор, а до него аз Калина;
той ме е прегърнал с клони, аз съм в него вейки свряла,
За сърцата, що се любят, и смъртта не е раздяла...”
Дълго аз стоях и слушах, там под сянката унесен,
и това, що чух, изпях го в тази моя тъжна песен.
Пенчо Славейков
НЕРАЗЛУЧНЫЕ (перевод с болгарского языка на русский язык: Мария Павлова)
На холме Калина гнется то налево, то направо,
с ее ветками сплетает свои ветки Клен кудрявый.
Я свернул с дороги пыльной, чтоб в тени набраться силы,
и тогда-то мне Калина тайну горькую открыла.
И печальный шепот листьев долго слушал, замирая:
„Ах, на этом свете лживом юной девушкой была я!
Как теперь, мне это солнце с неба ласково сияло,
но еще другое солнце мою душу согревало.
Не на дальнем небосклоне для меня оно всходило, –
из соседского оконца улыбалось то светило:
днем и вечером оттуда на меня глядел мой Иво.
Он мне пел, и эти песни до сих пор я помню живо:
„Моя любушка-голубка, не горюй, что нет нам счастья,
что родители суровы, не хотят давать согласья.
Сердце верное не дрогнет, – что ему тоска и мука?
Коль сердца так крепко любят, то и смерть им не разлука!“
Было сладко слушать речи, горько слезы лить над ними…
Видно, нам соединиться не судил господь живыми!
Как-то матушка к колодцу меня по воду послала.
Возвращаюсь я и вижу: вся деревня прибежала.
Люди хмурые стояли у ворот, где жил мой Иво.
Вдруг я слышу: „Вот бедняга! Как он кончил несчастливо!
Прямо в сердце нож вонзился… Голова на грудь повисла…“
Тут я вздрогнула и наземь уронила коромысло.
Сквозь толпу рванулась с криком и на миг окаменела:
весь в крови лежал мой Иво, страшный нож торчал из тела…
Вырвала я нож из сердца, молча в грудь свою вонзила,
на него упала мертвой и руками обхватила!
Пусть отец и мать узнают, пусть узнает вся округа,
что и мертвые, как прежде, крепко любим мы друг друга.
И недаром нас, прохожий, не на кладбище зарыли, –
только те, кто мертв, как камень, спят в кладбищенской могиле.
На холме нас схоронили, там стоим мы над долиной:
Иво стал кудрявым Кленом, я зеленою Калиной.
Он меня ветвями обнял, – наши ветви, словно руки…
Для сердец, что верно любят, даже в смерти нет разлуки!..”
Долго я сидел и слушал, грустной повестью задетый,
и все то, что я услышал, рассказал вам в песне этой.